Бывший узник концентрационного лагеря рассказал о жизни и смерти в «Озаричах»

– В первые дни войны один из советских бойцов подарил мне пилотку с красной звездочкой, – вспоминает могилевчанин Владимир Яковлевич. – Для меня это была невообразимая радость, я даже спал в ней. Вот только не совсем понимал, что звезду – символ Красной Армии – нельзя носить тогда, когда на нашей земле хозяйничает враг. Да и родители не объяснили…

В 1941-м нас оккупировали вражеские войска. Они шли смело, многие передвигались на мотоциклах и велосипедах. Играли на губных гармошках, вели себя нагло. Мы, дети, еще не видели крови, поэтому не боялись, беспечно играли. На мне была пилотка. И вдруг один из проходящих мимо фашистов поманил меня пальцем. И когда я подошел, отнял пилотку и стал бить ею. Острые края звездочки сильно расцарапали мне лицо, полилась кровь. Затем последовал сильный удар по голове, от которого я потерял сознание… Вот так началась война для меня и остальных детей нашей маленькой белорусской деревни Грабье, что на Гомельщине.

В марте 1944 года сюда ворвались оккупанты, затолкали в огромные, крытые брезентом машины около 100 односельчан и увезли в лагерь.

– Так мы с мамой, 15-летним братом Иваном, трехлетней Ниной и годовалым Сашей оказались за колючей проволокой в лагере №2, – рассказывает 92-летний узник. – В тот момент он был заполнен примерно на одну пятую, а к концу нашего пребывания – набит битком. По краям были вырыты рвы для мертвых. Людей не закапывали. Март был по-зимнему холодным, поэтому трупы не разлагались. Воды нет, еды нет, тепла нет… День и ночь люди ходили, кричали, искали своих. Кто из Рогачева? Кто из Бобруйска? И так беспрерывно, ведь новых узников привозили ежедневно.

Саша и Нина умерли друг за другом. Поднялась высокая температура, а помощи никакой. Нина показывала на горло и жаловалась: «Больно». Видимо, ангина или скарлатина. Старшие братья отнесли сестричку в ров смерти. Завернутую в полотняную тряпочку Вова аккуратно положил девочку на проталину и закрыл ей лицо. Стоял над ней и глотал слезы. А когда спустя несколько часов они снова пришли ко рву, сестренку уже забросали телами.

– Мать долго плакала и стонала, – вспоминает Новик. – Через пару дней умер Сашенька. И братишку отнесли на страшное кладбище… Нас всех спасал посланный Богом снег. Он падал тихо, ветра не было, ложился покрывалом на плечи. Мы его ели, какой же он был вкусный! И даже теплый, согревал нас: заваливал до макушек, а мы и не откапывались – сидели под снежной попоной. Еще сваливали ледяные валики и прятали в карманы. Они долго не таяли, потом мы их сосали – хоть какое-то питье.

Хлеб в лагерь привозили дважды в неделю. Загоняли машину внутрь, сажали на нее человек пять – и те бросали буханки в толпу. Сотни рук ловили их, набрасывались и разрывали по частям. Кусок запихивали за пазуху, иначе из кармана вытаскивали. После каждой раздачи на земле оставались лежать раздавленные, истоптанные люди.

– В первый день нам не досталось ни кусочка, в толпу лезть побоялись, – говорит Владимир Яковлевич. – Просто собрали крошки, вымазанные грязью, жевали их, а они неприятно скрипели на зубах… Освободили нас спустя шесть дней, 18 марта 1944 года. Позже мы узнали, что наш лагерь имел для немцев важное стратегическое значение, так как тысячи людей, находившиеся в нем, должны были заболеть тифом и впоследствии заразить наступающие войска Красной Армии. После освобождения солдаты-медики делали нам уколы от тифа, чтобы не допустить эпидемии.

После войны Владимир Новик отучился в сельской школе и работал в колхозе. С 1952 года служил в частях Советской Армии на Сахалине.

В 1960 году женился на учительнице Вере Семеновне Сергеевой, спустя два года у них родилась дочь Елена. Позже работал на заводе им. С. М. Кирова водителем-испытателем, а затем – на товарно-сырьевом производстве «Могилевхимволокно».

Награжден орденом «Знак почета», орденом «Трудовой славы» III степени, медалью «За доблестный труд», Почетной грамотой Министерства химической промышленности.

Виктория БОНДАРЧИК

Фото автора